В детстве я думала, что мои родственники наверняка придумали всю эту историю. Неужели мою бабушку в молодости выслали в сибирскую Якутию, и она голыми руками ловила рыбу в Северном Ледовитом океане?

Мою кудрявую бабушку Катри? Не может быть!

Моя ингерманландская бабушка по материнской линии родилась в деревне Аудио в северной части Ингерманландии. А на пенсии она жила в Петрозаводске, моем родном городе.

Вот одно из самых отчетливых воспоминаний моего детства: мы жарим ряпушку вместе с бабушкой у нее на кухне на улице Ленина. Бабушка маленькая и шустрая, на ней передник. В кухне стоит чад от масла.

Весной 1990 года мне было шесть лет. Президент Финляндии Мауно Койвисто (Mauno Koivisto) объявил, что ингерманландских финнов можно считать репатриантами.

Годом позже я переехала в Финляндию с родителями. Бабушка осталась в России, мы стали общаться реже. В 1998 году бабушка умерла и унесла свои воспоминания с собой в землю на кладбище Петрозаводска.

Бабушка рассказывала о депортации очень мало. Вот что знали об этом в нашей семье.

Моя бабушка Катри Саволайнен, в девичестве Лиукконен, была выслана в Якутию с дочерьми, то есть моими тетями Ниной и Лаурой, а также с сестрами Хильдой и Эльмой. До депортации она копала окопы в Ленинграде.

Высланных отправили товарным поездом через весь Советский Союз. Выслали и Давида, отца бабушки, и младшего брата Даниэля, но в поезде они заболели, и их высадили на одной из станций.

В месте под названием Тикси бабушку с сестрами отправили ловить рыбу. Якуты помогали им выживать.

Этой информации мне было достаточно больше 30 лет.

Когда во взрослом возрасте я заинтересовалась своими корнями и начала расспрашивать других ингерманландских финнов, я осознала, что многие депортированные рассказывали об этом периоде своим родственникам так же мало. На вопросы потрясенных детей они часто отвечали молчанием, могли сердито огрызнуться или заплакать. Многие ингерманландские финны не знают, что произошло с их родителями, бабушками и дедушками.

Вот что еще я поняла: я закончила финскую школу и лицей, но не помню, чтобы на уроках истории или обществознания хоть раз упоминались ингерманландские финны. Не говоря об их депортации.

При этом в Финляндии живут больше 32 тысяч человек, приехавших в страну в качестве репатриантов, а после Войны-продолжения (Советско-финской войны 1941-1944 годов) в Финляндии остались тысячи ингерманландских финнов и их потомков. Ссылки, коллективизация собственности и другие разновидности советского террора — часть истории их семей.

Мысль о том, что бабушка ловила рыбу голыми руками, не давала мне покоя. Нужно было запланировать поездку в Якутию.

Кажется, что Россия бесконечна. Я листаю Гугл-карты. Якутия, которую сейчас называют Республикой Саха, находится на северо-востоке страны.

Портовый город Тикси, куда, как рассказывали, попала моя бабушка, ‒ малюсенькая точка на самом севере Якутии, на берегу Северного Ледовитого океана. Местное море называется морем Лаптевых. Поиск по картинкам в интернете выдает советские постройки в тундре и замерзшее море.

Была ли она именно там? Почему ее депортировали?

Исследовательских данных о высылке ингерманландских финнов мало. По информации российского географа Павла Полянина, к середине 1950-х годов советское правительство выслало в общей сложности около 6 миллионов человек.

В Советском Союзе на эту тему было наложено табу до самой перестройки, когда архивы ненадолго открыли. Сейчас в них опять тяжело попасть.

Известно, что в поездах высылали кулаков, то есть богатых крестьян с семьями, а также инакомыслящих, интеллигенцию, священников и культурные меньшинства.

Три миллиона из числа высланных относились к так называемым наказанным народам, то есть примерно к десяти группам этнических меньшинств. Основанием для наказания была их этническая принадлежность, за это депортировали из родных земель.

Одним из таких народов были ингерманландские финны. В их советских паспортах в графе «национальность» указывалось «финн» или «финка». Депортируемых по этническому признаку официально называли «спецпереселенцами».

Было несколько волн депортации ингерманландских финнов.

К концу 1930-х годов примерно 45 тысяч ингерманландских финнов были высланы в результате раскулачивания, в том числе в Казахстан, Мурманскую область и Сибирь.

Во время Второй мировой войны Ленинград был взят в блокадное кольцо, и в это время ингерманландских финнов высылали в Центральную Сибирь и в Якутию. По разным оценкам, их могло быть от 9 до 30 тысяч. Советский Союз принял решение избавиться от своих граждан вражеских национальностей — финской и немецкой. Их подозревали в возможности оказать помощь врагу.

Массовые депортации ингерманландских финнов и российских немцев, живущих в Ленинградской области, должны были начаться осенью 1941 года, когда Война-продолжение длилась уже несколько месяцев. Примерно 3 тысячи человек успели выслать, прежде чем вокруг Ленинграда замкнулось блокадное кольцо. Больше 60 тысяч ингерманландских финнов остались на территориях, оккупированных немцами, откуда в 1943 году их более чем на год переместили в Финляндию. Примерно 30 тысяч ингерманландских финнов оказались в Ленинграде.

Депортации продолжились весной 1942 года. В числе депортированных оказались моя бабушка и ее близкие родственники.

Покойный профессор петербургского Университета имени Герцена Леонид Гильди изучал тему депортации ингерманландцев, опираясь на советские архивные материалы.

По мнению Гильди, высылку из Ленинграда преподносили ингерманландцам как эвакуацию. В действительности же их отправляли не в более спокойные регионы Казахстана и Сибири, а в более суровые места: на побережье Северного Ледовитого океана, на Трофимовский остров, в дальние населенные пункты Восточной Сибири и на север Якутии.

Срок высылки сделали пожизненным. Причиной для коллективного наказания послужила обнаруженная зимой ингерманландская «контрреволюционная» организация. Позже людей, расстрелянных как членов организации, реабилитировали и признали невиновными. По мнению Гильди, организации никогда не существовало.

Я не знаю, где жила моя бабушка во время блокады до депортации, с осени 1941 года по весну 1942 года. Тогда она была 23-летней учительницей и матерью трехлетней Лауры и двухлетней Нины.

Наверное, она по-прежнему жила в деревне Аннино, где несколькими годами ранее познакомилась с мужем, моим дедушкой Туови Саволайненом (Tuovi Savolainen), директором школы, в которой она работала.

Деревня Аннино входит в Ломоносовский район Ленинградской области. Говорят, он был осажден немцами. Бабушка копала окопы в Ленинграде, а значит, могла находиться внутри блокадного кольца.

Бабушке пришлось переживать первую блокадную зиму в одиночестве с двумя маленькими детьми, поскольку к тому времени Туови вступил в Красную Армию.

Парашютист-десантник Туови попал в плен на территории Финляндии и впоследствии провел десять лет в лагере для военнопленных в Норильске, в Центральной Сибири. В то же самое время ряды Красной Армии чистили от ингерманландских финнов.

Бабушка и дедушка встретились вновь только после смерти Сталина — в 1953 году. В следующем году в Норильске у них родилась еще одна дочь — моя мать.

Из Хельсинки до Якутска можно добраться в лучшем случае за девять часов, двумя авиарейсами с пересадкой в Санкт-Петербурге.

До Тикси добираться сложнее. Там до сих пор расположена военная база, и эта территория официально считается пограничной зоной. Поэтому для того, чтобы попасть в Тикси, нужно получить разрешение.

Якутское туристическое агентство обещает помочь, но чиновник говорит, что получить разрешение будет больше шансов, если мы воспользуемся услугами местного гида. В случае необходимости он будет сообщать чиновникам, где мы находимся.

Мы заполняем десятки страниц заявлений. Сканируем все страницы паспортов и визы, предоставляем заверенные переводы паспортов и отправляем папки с документами в Якутию. Нам сообщают, что минимальное время рассмотрения документов — 30 дней. Однако в середине этого срока чиновники говорят, что все страницы паспорта нашего фотографа надо отсканировать заново, поскольку в первой версии видны ее пальцы с желтым лаком на ногтях. Мы сканируем паспорт заново и снова ждем.

Получаем разрешения.

Перед отправлением я читаю воспоминания людей, живших в то время. Именно в них содержится больше всего информации об ингерманландских финнах. От разрозненного, но все же однообразного потока подробно описанных депортаций, расстрелов и семейных бед голова идет кругом.

Статистика потрясает.

По словам Гильди, 15% ингерманландцев, примерно 20 тысяч человек, были расстреляны НКВД в лагерях для военнопленных или в тюрьмах.

Согласно одной оценке, в 1926 году в Советском Союзе было около 137 тысяч финнов. К окончанию Второй мировой войны Ингерманландия была фактически очищена от финского населения.

Кроме финнов, депортированных до и во время войны, было еще 55 тысяч ингерманландцев, которые вернулись в СССР из Финляндии после Войны-продолжения. Много лет их высылали из одного региона СССР в другой. Позже некоторые все же смогли вернуться в родные места. Примерно 8 тысячам ингерманландцев удалось остаться в Финляндии, другие сбежали в Швецию.

После депортации клеймо спецпереселенцев не позволяло жить там, где захочется. Для них также был закрыт доступ на многие должности и в разные учебные заведения. Жизнь родственников высланных людей тоже была очень тяжелой.

Как можно назвать происходившее в те годы? По мнению Павла Полянина, коллективное наказание этнических меньшинств в СССР — преступление против человечности.

Применительно к политике СССР в отношении ингерманландских финнов Леонид Гильди использовал слово «геноцид», поскольку в данном случае речь идет не только о расстрелах, но и о принудительном переселении и уничтожении культуры и религии.

Я также хочу узнать мнение Франка Юханссона (Frank Johansson), руководителя финского представительства правозащитной организации «Эмнести интернешнл» (Amnesty International).

«Если бы депортация и расстрел ингерманландских финнов происходили в наши дни, их, должно быть, сравнили бы с преследованием меньшинства рохинья в Мьянме», ‒ говорит Юханссон.

Представители ООН назвали преследование рохинья этнической чисткой и геноцидом.

Однажды я брала интервью у представителей рохинья, сбежавших от гонений. Парализованные страхом, они сидели в лагере для беженцев, охраняемом мьянманской армией. В воздухе витал дух покорности и смирения.

Неужели так же себя чувствовала и моя бабушка?

Знакомые интересуются, что я буду делать, когда доберусь до места.

Не могу ответить. Я никого не знаю в Тикси. Я не знаю, что я там найду. Я даже толком не знаю, что мне нужно искать. Наверное, я хочу увидеть место, где, как мне кажется, бывала моя бабушка.

Я лелею надежду найти след, который подтвердил бы мои догадки. Конечно, мне вряд ли удастся его найти, ведь прошло уже больше 70 лет.

Я спрашиваю у родственников, сохранились ли фотографии бабушки времен жизни в Тикси, чтобы я могла определиться, какую местность искать. Ничего нет.

Вместо этого в вещах бабушки, среди школьных фотографий внуков и членских книжек профсоюзов, я нахожу свидетельство о реабилитации, выданное бабушке Министерством иностранных дел России. Реабилитация означает возвращение достоинства и чести.

О существовании этого документа я не знала.

Пожелтевший документ, датированный кануном Рождества 1994 года, вероятно, является своеобразной просьбой о прощении.

В нем сообщается, что бабушка стала жертвой политических репрессий и что «20 марта 1942 года она по национальному признаку была выслана из Ленинградской области в административном порядке без указания срока высылки».

В том же свидетельстве о реабилитации сообщается, что бабушку якобы освободили в 1954 году.

Это неправда: моя мама родилась в Норильске в 1954 году.

По словам Павла Полянина, в 1946 году для финнов отменили статус спецпереселенцев, но депортированные все равно должны были оставаться в том регионе, куда их выслали.

В воспоминаниях ингерманландских финнов я читаю, что высланные долгое время не знали, что их «освободили», потому что им не сообщили, что ситуация изменилась.

В работе Леонида Гильди «Книга Памяти финнам, репрессированным за национальную принадлежность в СССР», собрана информация об ингерманландских финнах, расстрелянных во время сталинских гонений и высланных в другие регионы: место рождения, место высылки, дата принятия решения о реабилитации. Согласно этим данным, бабушку реабилитировали уже в 1954 году.

Поразительно.

В воспоминаниях Лююли Ронконен (Lyyli Ronkonen) и Хильды Суси (Hilda Susi), которые выжили в блокаде Ленинграда, рассказывается, как ингерманландских финнов сначала везли на поезде из Ленинграда, а затем — на грузовиках по Дороге жизни, которая шла по льду Ладоги.

Когда ссыльных перевозили по Ладоге, озеро начали бомбить, и часть грузовиков с людьми провалились под лед. Тех, кто добрался до противоположного берега, посадили в вагоны для перевозки скота. В них люди тряслись целый месяц в пути на восток, не зная, куда их везут.

Я вспоминаю о транспортировке ссыльных, глядя из окна самолета на Центральную Сибирь, когда мы наконец начинаем наш путь в Якутию.

Блокадная зима в Ленинграде оставила след в жизни высланных финнов. Блокада была трагедией, в которой погибли более полумиллиона человек, большинство — от голода. Рассказывают, что жители города ели крыс и тела других людей.

В поездах ссыльные заболевали брюшным тифом и дизентерией, у них начинались понос и жар. Риск заражения был колоссальным, поскольку вместо туалета зачастую была дырка, вырезанная в центре пола вагона. Умерло много детей и стариков. Тех, кто умер в пути, ссыльным велели переносить в вагон для трупов. На станциях умерших выгружали.

20-летний брат бабушки Даниэль и 44-летний отец Давид заболели в пути тифом. Им было плохо, но они были живы, когда охранники велели им выйти из поезда. Бабушка с сестрами хотели остаться на той же станции, чтобы вылечить мужчин, но им приказали подняться обратно в поезд — или всю семью расстреляют.

Элма до самой смерти считала, что наша семья проклята, потому что сестры бросили отца и Даниэля на верную смерть в незнакомом месте.

Где же та станция? Внизу все темно.

Якутский порт на берегу реки Лены залит солнечным светом.

На судне — множество якутов, которые готовятся к зиме. Они перевозят в свои северные села все, что им нужно на зиму: сотни килограммов капусты, моркови, вино, велотренажеры, зимние куртки, детали для снегоходов и даже щенков охотничьих собак.

Зимой единственная связь жителей сел со столичным Якутском ‒ дорога, проложенная по льду реки. Ей иногда можно пользоваться ‒ в зависимости от погодных условий. Если повезет с погодой, можно добраться и на самолете. В Якутии мороз может опуститься ниже минус 50 градусов, а снежные бури способны поднять человека в воздух.

Судя по рассказам современников, после переезда на поезде летом 1942 года моя бабушка преодолевала последний этап пути на барже, идущей от верховьев Лены до ее другого конца в Тикси. Тогда на преодоление 4,2 тысяч километров ушли недели.

Мы одолели дорогу более легким путем. Якутск находится приблизительно в середине реки Лены, и на теплоходе «Механик Кулибин» можно добраться из Якутска до Тикси за пять дней.

Дни на теплоходе похожи друг на друга. Три раза в день мы стоим в очереди за едой в столовой вместе с якутскими семьями. В перерыве я читаю или хожу взад-вперед по палубе.

Пожелтевшие лиственные деревья на противоположном берегу сначала сменяются пустошами, а в конце — заснеженными отвесными склонами гор. В начале пути достаточно свитера, в конце замерзаешь в зимних брюках и пуховике.

Всего несколько недель назад я побывала в деревне Аудио, где родилась моя бабушка. В старых деревянных домах жили русские. Там все яблони были покрыты созревшими плодами, кусты малины нависали над серыми деревянными заборами.

До Аудио отсюда примерно 9 тысяч километров. Из места ссылки так просто не сбежать, хотя многие и пытались.

Большевики переняли практику депортаций от императора, который отправлял будущих советских руководителей на окраины России. Якутия была популярным местом ссылок.

Смотрела ли моя бабушка на коричневую воду реки Лены, как и я сейчас? Мы — единственные иностранцы на этом теплоходе, и многие в шутку спрашивают, не шпионы ли мы. Когда одна женщина интересуется причинами нашей поездки, я рассказываю ей, что сюда депортировали мою бабушку.

«Зайдите к нам, у отца моего мужа во дворе настоящий музей, посвященный депортированным», — рассказывает женщина и представляется Дуней.

«Позвони мне, когда доберешься до Тикси», ‒ говорит она перед тем, как исчезнуть в каюте на нижней палубе.

Быковский мыс, Хяркяниеми по-фински, получил свое название по форме: к западу от Тикси мыс выдается в Северный Ледовитый океан, как острый рог.

В селе Быковский, которое находится на краю мыса, свекор Дуни Василий Бурцев выкладывает на клетчатую клеенку стопку листов бумаги. Бурцев, механик и работник склада, собирает у местных чиновников и знакомых данные о депортированных.

«Откуда я их только не получал», ‒ говорит он и машет рукой. Он напечатал данные на обратной стороне своих старых документов и сложил бумаги в пластиковые файлы.

Этнографический музей «Балаган», размещенный в здании белой деревянной дачи, стоит во дворе семьи с 2009 года. Говорят, что соседи посмеиваются над музеем Бурцева, но Василию все равно.

«Это будет ужасный позор, если все это будет забыто», ‒ говорит он.

Василий Бурцев рассказывает, что депортированные в Быковском работали в рыболовецком колхозе под названием «Коммунизм».

Рассказы о том, как моя бабушка ловила рыбу, начинают обретать более ясные черты.

У колхоза были рыболовецкие станции, расположенные в дельте Лены. Одна из них — на острове Тит-Ары, длинном плоском острове посреди Лены, мимо которого мы проплывали. Ингерманландских финнов оставили здесь в конце лета без какого-либо оборудования или зимней одежды. Они жили в ямах, вырытых в песке и накрытых прибитыми к берегу бревнами.

Еды не было, и от цинги выпадали зубы. Зимой тела складывали в сугробы.

«Я не историк и не преподаватель, но у меня сердце кровью обливается, когда я думаю, что эти люди мерзли и умирали здесь, и это предали забвению. Когда мое поколение умрет, о них больше никто не вспомнит», — говорит Бурцев.

В лучшие времена колхоз мог выловить 11 тонн рыбы, но депортированным она не доставалась. Улов отправляли на фронт, а позже рассылали по всей России.

Бурцев рассказывает, что женщины пытались вынести рыбьи потроха и чешую для своих детей в голенищах сапог. Если охранники НКВД это замечали, виновную отправляли на остров для наказанных в дельте Лены.

НКВД запрещал местным помогать депортированным, но якуты из Быковского тайком передавали ингерманландцам еду, пряча ее в одежде своих детей и отправляя их играть с детьми ингерманландцев.

Я листаю списки Бурцева и пробегаю взглядом имена. Яакколайнен, Хокконен, Хипели… Глазу нужно немного привыкнуть к финским именам, написанным кириллицей.

Были и представители других народов: Кульнис, Синь Ян У. В общей сложности на Быковском мысе оказались 4,5 тысячи спецпереселенцев. Из них примерно 2 тысячи были литовцами и ингерманландскими финнами.

Неожиданно буквы складываются в нечто знакомое: Лиукконен Хильда Давидовна. Сестра бабушки! По-русски «Давидовна» — это дочь Давида.

Хильда числилась в списке работников Быковского рыболовецкого колхоза в 1944 году. Невероятно! Листаю дальше.

Спустя несколько страниц я нахожу и Лиукконен Эллу Давидовну — в списке работников колхоза 1942 года. Имя написано неправильно, но по фамилии и отчеству я прихожу к выводу, что это — вторая сестра моей бабушки, Элма. Русские часто испытывают трудности с финскими именами.

Сестры моей бабушки действительно здесь были. Невероятно! Во дворе якута-кладовщика черным по белому написано то, что до недавних пор передавалось в нашей семье из уст в уста как ужасный кошмар.

Однако бабушку в списках Бурцева я найти не могу, и у меня заканчивается время. Нам нужно отправляться, чтобы успеть в Тикси до темноты и прилива.

Бурцев обещает продолжить поиски. Оставшиеся документы он хранит у себя дома, защищая от влажности.

В смешанных чувствах я прощаюсь с Бурцевым. Найдется ли информация о моей бабушке? Была ли она здесь когда-нибудь?

Рыбак Иван, сын Бурцева и супруг Дуни, провожает нас до лодки. Он хочет показать нам кладбище ссыльных.

Мы проплываем на лодке мимо памятника жертвам депортации. На постаменте из валунов стоит стальной крест высотой в несколько метров. Его, как и еще четыре памятника, которые мы увидим позже, сделали литовцы, с конца 1980-х приезжающие сюда, чтобы почтить память своих высланных соотечественников.

На металлической табличке, прикрепленной к постаменту, написано по-русски: «Насильно высланы со своей земли. Пали, но не забыты. Памяти погибших литовцев и финнов». Рядом стоит второй мемориал — памяти депортированных якутов.

«Мы установили памятники перед школами, чтобы наши дети помнили свою историю», — рассказывает Иван.

Прилив. На берегу Быковского Северный Ледовитый океан лижет ботинки, ноги утопают в мокром песке. Мы идем за Иваном вдоль берега. Неожиданно он останавливается и указывает на бревна, прибитые к берегу. Мы уже видели такие бревна бесчисленное количество раз.

Потом я замечаю ее. Ногу.

Из-под бревен и веток торчит черный лакированный ботинок, яркий синий носок в белую полоску и низ брючины черного мужского костюма. Когда-то в этой одежде и обуви была нога мужчины, а теперь — только кости. Труп завален ветвями и бревнами и — теперь я замечаю и это — досками гроба.

Это и есть кладбище депортированных.

Как и Иван, я поднимаю взгляд выше. Берег, на котором было кладбище, практически полностью обвалился. Из земли то тут, то там торчат кресты, всюду лежат серые гробы, большие и маленькие. Виднеются белые черепа, кости кистей рук, круглые суставы.

«Край мыса сильно разрушается, — объясняет Иван. — Зимой морской лед толще двух метров, летом ледоход и наводнения разрушают берег. Вечная мерзлота не дает телам разложиться. Каждую оттепель на поверхность поднимаются новые тела».

Я хожу среди трупов и думаю, как же хорошо, что, как мне известно, моя бабушка и ее сестры захоронены в другом месте. Каково было бы обнаружить могилу своих умерших родственников здесь?

В конце сентября море вынесло с кладбища труп женщины. Мне уже показали фотографию на экране мобильного телефона: тело, лежащее на песке, одето в ярко-синее платье, на ногах — синие туфли. Никто не знает, была ли она финкой, литовкой или кем-то еще.

Жители села Быковский хотели бы перенести кладбище подальше от края мыса, но, говорят, на это нет денег. Местные власти пообещали выделить на эту операцию миллион рублей, но не хватает еще одного миллиона — примерно 13 тысяч евро.

Возвращаясь в Тикси, мы проплываем мимо старых рыболовецких станций времен коммунизма, в которых депортированные жили и работали. На другой стороне промерзшего болота виднеются серые деревянные бараки. Северный Ледовитый океан шумит в 200 метрах.

17.11.1942, в соответствии с распоряжением, Лиукконен Екатерина Давидовна освобождена от работы на Быковском рыбном заводе и переведена работать учителем в местную школу с 18.11.1942. Дальнейшие сведения засекречены или пропали.

Я таращусь на сообщение в электронной почте, которое ждет меня ноябрьским утром. Это письмо из архива Тикси, но имя отправителя не указано.

Что это значит?

По крайней мере, моя бабушка действительно была в Быковском. И ей не пришлось слишком долго ловить рыбу, она получила работу в школе, в помещении. Наверное, Лаура и Нина могли проводить время с ней?

Я никогда не смогу узнать всего. Но теперь не все скрыто пеленой неизвестности.

В январе Иван присылает сообщение по Вотсапу. В Быковском началась подледная рыбалка.